Воспоминания спецпереселенцев

Рассказывают А.Ф. Кистанова, Я.К. Виташкевич, М.Д. Альхимович:

Маяк 27/10/2017
«Думали: никогда тепла здесь не бывает…»
30 ОКТЯБРЯ — ДЕНЬ ПАМЯТИ ЖЕРТВ ПОЛИТИЧЕСКИХ РЕПРЕССИЙ.
В истории нашего района было немало драматических страниц. Одни из них связаны с тридцатыми годами прошлого века, когда на Север, сначала в пересылочный лагерь Макариха под Котласом, а затем и в наши места поступали сотни и сотни семей раскулаченных крестьян. Вот как о событиях той поры вспоминали очевидцы.
Анастасия Фёдоровна КИСТАНОВА, Нянда: «Мы жили в церкви на нарах»
В тридцатом году, как началось в сёлах раскулачивание, не обошло оно стороной и нас. А какое у нас было богатство? Семья — нас двое да двое детей. Участок земли был далеко от дома. А работали как? Два часа ночью спали, а всё остальное время в работе. Надо хлеб убирать, а днём пшеница осыпается. Ночью вязали снопы. В двенадцать часов ночи приляжешь, а в два уже на ноги вскочишь, ой, надо за работу браться, проспали. Вот за такую-то работу и поплатились.
Когда стали выселять, собрались все бедняки. Мясо, масло — всё забрали. Варят, жарят прямо на дворе. Я подошла, плачу. А один парень мне и говорит: «Что пла- чешь, пули что ли надо?» Всё вывернули, ничего не оставили, ничего. Всю одежду забрали, в чём были одеты — в том и поехали отсюда.
Везли нас в скотских вагонах, а погода холодная — март на дворе. Уж как мёрзли в дороге. У нас двое детей. Дочь заболела, спасли только, когда укутали всю одея- лами.
Привезли нас в Котлас, местечко называлось Макариха. Поселили в больших бараках. В обоих концах его и в середине — печки. Да разве же прогреешь весь барак! За дровами ходили сами, там биржа была. А ещё и дрова-то собирать не велят. «Кулачьё!», — кричат.
Несколько тысяч людей в той Макарихе жило. Бараки огромные, нары в три яруса, а места всё равно мало. А сколько народу умирало, особенно дети. По пятьдесят гробов за день, бывало, выносили.
В мае нас погрузили на баржи и повезли вверх по Вычегде. А куда, не знаем. На улице май, а снег валит. Думаем: никогда тепла здесь не бывает. Высадили на берег в деревне Урдома. Вот здесь мы и жили, нары прямо в церкви стояли.
Мы с детьми (а когда нас выселяли, у меня младшей было только семь дней, старшей — четыре года) жили в церкви, мужиков наших гоняли на строительство. Паламышская дорога — только тропинка была среди болота. Это уж потом сделали шестиметровый настил и стали возить всё на лошадях.
Мужиков на строительство гоняли, нас тоже без работы не оставляли. Комендант в церковь заходит, идёт меж нар:
- Ты почему не работаешь?
А ты больная или же с ребёнком маленьким сидишь. Он на это не смотрит:
- Иди на работу.
В деревне Урдоме боялись нас сначала, думали, что воры да бандиты. Потом увидели, что мы самые обыкновенные люди. По-разному относились к нам, больше жа- лели. Некоторые тайком и кусочек хлеба принесут. Тут поддерживали, жалели, народ здесь добрый.
Строили мужики бараки на Шестом, это километрах в пятнадцати от Урдомы. Там строительство большое было, и кладбище большое осталось там. На Шестом мы жили года три, наверное. А потом кубанцев привезли сюда, а мы уже стали вроде как хорошие, исправившиеся. Нас сюда, в Нянду повезли.
Уже потом в колхозе тоже работать пришлось. Пни корчевали, на эту работу баб посылали, и я корчевала. Все поля эти пройдены. Я и в выходные дни корчевала. А что поделаешь — надо было зарабатывать, детей кормить.
После нас привезли кубанцев. Привезли их как раз в январе. Морозы стоят, а они в зипунишках. Приехали из тёплых краёв, к морозам таким не привыкли. При- везли их много, подвод десять было. Так почти все кубанцы и поумирали, не выдержали. Помню, мы уже в Нянде жили. Женщина одна, кубанка, с двумя детьми убежала по реке с Шестого. Мы последние кусочки собрали, а она к людям вышла, так и упала. Смотрим — умерла. А детей потом в детский дом забрали.
Яков Кириллович ВИТАШКЕВИЧ, Яренск: «Эти жуткие бараки Макарихи!»
Мы до 1930 года жили в Белоруссии. Однажды приехали на наш хутор военные на лошадях:
- Собирайтесь, два часа вам даём на сборы.
Мы собрались. А сами не знаем: куда ехать, во что одеваться? Нас увезли на железнодорожный вокзал. Там уже состав стоит, раньше вагоны были маленькие, двухосные, людей просто забрасывают туда, в эти вагоны. Плач, крик, шум. У нас в вагоне столько народу набилось, что сесть можно было, а лечь уже нельзя. Там было поставлено ведро — туалет. Женщины, мужчины, куда хочешь, туда ходи. В туалет надо женщине, так женщины становились кругом, укрывали её.
Привезли в Котлас, в лагерь Макариха. Я думаю, что до нас туда несколько тысяч людей уже было привезено. Да и после нас ещё составы поступали, одним словом, тысяч восемьдесят или девяносто семей там было. В каждый барак поместили приблизительно четыреста-пятьсот человек.
Что из себя представлял барак в Макарихе? Поставлены жерди, на них набросаны еловые ветки, сверху снег плотно утрамбован. Железная печь, двойные нары. Давали хлеб, сначала по двести граммов, а потом по четыреста. Больше ничего не было, да и хлеб — день дадут, а два дня хлеб не дают.
Отца уже назавтра забрали. Всю молодёжь и взрослых забрали, погнали пешком, кого в Ледню, кого в Пантый, кого в Уктым, в Ягвель строить посёлки. Я был подростком, в семье остался за старшего. Дров не было, нам разрешили идти на болото рубить пни, раскорчевку пней вести. Они такие смолистые. Я достал там топор, кое-как выменял у товарища. Стал приносить дрова.
Вижу, что мать у меня начинает сдавать, сестра сдавать. Голод, кормить-то нечем. Услыхал от ребят, что можно таскать покойников на кладбище. Там был барак, куда стаскивали мертвых. Приходишь туда, там ярус людей, человек около сотни лежит. И все выбирают молодых, маленьких, понимаете, чтоб полегче было. За ноги его зацепливаешь, они все там голые, веревкой зацепишь за ноги, и потащил его. Ну вот, за день натаскаешь, смотришь, килограмм хлеба заработаешь. Толстого — там эти немцы помирали, они полные были такие, солидные, никто не хочет за 200 граммов тащить — давай 400, торгуются, как на рынке.
Май начался. В Котласе стало тепло, запах трупный настолько стал удушливым, что дышать нечем. На кладбище хоронили: одним снегом почти заваливали, а не землей. Туда начали ходить волки, собаки посещать. В покойницкую, в тот барак специальный нельзя было зайти. Нос надо замыкать, чтобы зайти туда. Дышать нечем было.
Явилось начальство:
- Знаете что, кулаки, вон пароход, садитесь на любой.
Я как раз тогда буханку хлеба получил:
- Мама, давай поедем. Пароход дают.
Попали мы не на пароход, а на баржу, где скот когда-то возили, там ещё навоз остался. Нас пароход тащил суток пять или шесть, на буксире. Пристали в Яренске, где правление совхоза. Вода была большая, это было 11 мая 1930 года. Снег выпал как раз, сантиметров десять. Мы здесь выгрузились, народ собрался, смотрят на нас: кулаков привезли.
Да, куда нас поместить? Здесь раньше была тюрьма (потом на этом месте нарсуд построили). Там была церковь деревянная. Нас — в церковь. Столько нагнали, что сесть уже негде было. Наверху, в алтаре, кто иконы отрывает, садится на чём-то. Мы сутки там прожили, потом поместили в частный дом на Третьей улице.
Куда-то мне надо было идти работать. Пошёл на электростанцию, это где раймаг на первой улице в Яренске. Заведующий этой электростанцией был пьяница, машинист — не лучше его. Напьются — лежат. А к вечеру надо включать, тогда только вечером давали свет. Я посмотрел всю технику. Железяку положу, закрою пробкой, подкачаю, а потом ногами, силы сколько есть, маховик этот оберну, он чмыхнет и пойдёт. Включу рубильник — свет, а они преспокойно в углу спят.
Прошло с месяц или полтора. Приходит комендант:
- Ты здесь зачем? Ты технику выведешь из строя. Ты — враг народа. Марш отсюда!..
Мария Даниловна АЛЬХИМОВИЧ, посёлок Вандыш: «А они говорят: лежим и помираем»
Конечно, в посёлках, где жили спецпереселенцы, был голод. Особенно трудно приходилось в первые годы, кто как выживал. Если у кого средства были, он мог выменять что-нибудь, сходить в деревню.
Страшное время было в 1932-33 годах, когда следом за нами сюда привезли кубанцев. Их увезли на посёлок Шестой, а наших всех оттуда вывезли в Нянду. Там оставили одних кубанцев, они лежали, на работу не шли, пухли, голодали и ели человеческое тело.
Мне тогда ещё пятнадцать было, но все равно я пошла работать в лес, потому что надо было что-то зарабатывать. Поставили нас сплавлять по Лупье лес, и надо было с Шестого заезжать. Заходим в один барак, смотрим: на одних нарах лежат четыре мужчины, вот такие все опухшие. Мы спрашиваем: «Чего вы лежите, на работу не идёте?» Они говорят: «Нас привезли не работать, а помирать. Вот мы лежим и помираем».
А там такой был Пахомов, он с нашего посёлка. Его и ещё одного мужчину комендатура отправила рыть могилы да хоронить их. Он говорил, что каждый день по пять-шесть человек хоронят. Это он с женщинами, которые были постарше, разговаривал. А еще Пахомов говорит:
- Хороню иной раз только кости… Повырезают всё мягкое место и поедят. Ну, где там еще можно вырезать чего-то.
Сколько уж времени прошло, но ещё было лето. Мы уже были в Нянде. Однажды смотрим: на телегах уполномоченные с Яренска везут на телеге двух мужчин и двух женщин. Мы поближе подошли посмотреть, что такое. А нам говорят: «Они ели людей. Теперь их везут в Яренск».
Подготовил Олег УГРЮМОВ.
Темы: