Красный Октябрь

О том, как в 1959 году праздновали очередную годовщину Великой Октябрьской социалистической революции, рассказывает Олег Александрович Угрюмов.

ПРАВДА СЕВЕРА от 07.11.2017

Красный Октябрь: лозунги и пирожки с капустой

Клуб жд станции Урдома. Из архива О.А.Угрюмова. ПС от 07.11.2017.

Клуб жд станции Урдома. Из архива О.А.Угрюмова. ПС от 07.11.2017.

В советские времена самый главный праздник страны шагал от столицы до самых до окраин
Сегодня собкор «Правды Севера» Олег Угрюмов вспоминает свой первый запомнившийся праздник Великой Октябрьской социалистической революции, который он вместе с семьёй встретил в лесопункте.
Леспромхозовский кадр
Лесные посёлки, крепким грибом-боровиком пробившись из лесной почвы, на соседских деревушек-девушек всегда поглядывали свысока, этаким городским щёголем. А те, примостившись поодаль вдвоём-втроём на огородной жёрдочке, переглядывались, пересмеивались меж собой застенчиво да лузгали семечки во все четыре стороны.
Оглядки длились недолго. Вскоре самая востроглазенькая подметила: да из‑за голенища‑то сапожка щёголя самая обычная портянка торчит.
— Фи-и, вот тебе и городской!
Небось хапкинский на посиделки пожаловал или островской, давно ли сам на ферме галошами навоз топтал! А нонче, представляясь, ладошку для приветствия тянет значительно:
— Леспромхозовский постоянный кадр.
И звучит это не больше и не меньше как «член правительства».
Но и то правда: комбинезон у него промасленный – не худенькая фуфайка соседского пастуха. Вот покрутится в гараже леспромхозовском, чумазым годок-другой походит, глядишь, и трактористом станет. А леспромхозовский тракторист – это фигура! Перед ним и член правительства, стоит такому в наших лесах обнаружиться, разве только на простого прицепщика потянет. Так что нечего востроглазенькой нос‑то воротить, когда «щёголь» предлагает после танцев пойти прогуляться.
Посёлки лесные – для пущей значимости они себя называли лесопункт – если лицо им хорошенько вымыть да строительный хлам с глаз убрать, на фоне окрестных деревень, и верно, щёголями смотрелись. Застраивались уже не довоенными хмурыми бараками, похожими на недоспавшего медведя, что раньше времени из берлоги выполз. Дома, собираемые из дощатых щитов, нутро которых было заполнено древесными опилками да стружкой, вырастали едва ли не под боком у ёлок. Перед деревенскими избами они могли похвастать скоростью постройки. На этом, впрочем, достоинства и заканчивались.
Повздорили однажды спьяну два леспромхозовских мужика, да по-крупному. А по тем временам были среди них такие, кто лагерные сроки будто вилкой макароны столовские наматывал. Хватанул один лом металлический, ничего другого под руку не попало, да пытался им, как копьём, поразить обидчика. Второй уклонился. «Копьё» стену щитового дома прошило и в комнате вышло, хозяйку квартиры до икоты напугав.
Будь не дом щитовой – барак, только бы щепку из стены тем ломом выбило.
Одно роднило колхозников и леспромхозовский кадр: план. С первых беспрестанно требовали килограммы да центнеры, со вторых, с тем же металлом в голосе – кубометры.
Тексты социалистических обязательств громко зачитывали за столами президиумов, их печатали на первых полосах районной газеты. Наконец, их впечатывали крупными белыми буквами на красном полотне лозунгов, которые крепили на стенах домов.
В такую щитовую и лозунговую Урдому, тогда посёлок назывался иначе – Первомайский, мой отец Александр Иванович Угрюмов, 1903 года рождения, образование высшее, член КПСС, начальник лесопункта, в августе 1959 года перевёз из небольшого посёлка Пилес нашу семью.
Мир, построенный из щитов
Урдома тех лет представляла собой десятки щитовых домов, похожих друг на дружку, словно стриженные под ноль солдаты-новобранцы. К тому времени осенние дожди с усердием маляра с длинной кистью в руках старательно окрасили их в маскировочный серый цвет.
Каждый «солдатский строй» разнился друг от друга только названием: улица Октябрьская, Молодёжная, Центральная. Для того чтобы новобранцы держали строй, перед их фасадами протянули дощатые тротуары. Дороги были столь щедро удобрены грязью, особенно весной и осенью, что даже первомайские модницы всей иной обуви предпочитали кирзовые сапоги.
За спинами серых домов открывались такие же серые постройки, сооружённые из досок типа горбыль или «что удалось достать». Под «достать» часто понималось «украсть»: в магазинах не было принято торговать даже гвоздями. Неказистые с виду, они годами служили верой и правдой. С наступлением тёплых дней хозяйки со своими сковородами и кастрюлями перебирались в «варилки» и гремели ими у печки до наступления холодов. Скрип дверей этого дощатого строения через открытое окно дома утром – сигнал: пора завтракать. Вечерний скрип: старшие братья вернулись с танцев.
Не у всех хватало сил на создание такого хозяйства. Соседка по улице Центральной тётя Лариса Бурцева, всю жизнь отмахавшая топором на бирже, одна растила троих детей. Ей помогал сосед, живший от неё через дорогу. Ярослава Иосифовна Шарыпова вспоминала: «Папа то печку ей сложит, то забор подправит. Она скажет: «Иосиф Михайлович, неудобно, возьмите деньги» – «Ничего не надо…» Был тот сосед, носивший странную для наших ушей фамилию Мацяк, из числа тех, кого вместе с семьями после войны выслали на Север.
За постройками открывались картофельные огороды…
Пилес, откуда мы приехали, тоже состоял из таких же щитовых домов. Это вселяло в детскую душу стойкое убеждение: мир покоится не на трёх китах, увиденных на книжной картинке, он крепится щитами, сбитыми из обычных досок.
Дворец с колоннами
Моё мировоззрение изменил Красный Октябрь. Первый праздник, который мы встречали в Урдоме, был Седьмое ноября! Накануне в доме пеклись пирожки с капустой и шаньги с картошкой. Но сначала нужно было сходить на демонстрацию.
Старшие братья ушли на неё вместе с одноклассниками. Я в школу ещё не ходил, отец меня взял с собой. Оба в пальто и оба, естественно, в сапогах, мы прошли почти через весь посёлок. На углу улиц Молодёжной и Октябрьской, на фасаде углового здания, такого же щитового, как и все, чуть не во всю стену был повешен красный матерчатый лозунг.
Начиналось скучновато: отец с мужиками дымили «Беломор» так густо, что сгущавшиеся надо мной облака можно было потрогать рукой. Я переминался с ноги на ногу на краю огромной и пока ещё не замёрзшей лужи. На поверхности её отражались, словно огромные деревья, незнакомые мне люди. «Деревья» испугано кривлялись и качались, стоило только воду задеть сапогом.
Перед праздничной трибуной, Урдома. Из архива О.А.Угрюмова. ПС от 07.11.2017.

Перед праздничной трибуной, Урдома. Из архива О.А.Угрюмова. ПС от 07.11.2017.

Наконец, дверь дома с висящим на нём лозунгом с шумом хлопнула, всезашевелились, заговорили громче. Среди «деревьев» замелькало красное: кто‑то строгий раздавал флаги и портреты вождей. Отец подхватил меня на руки, и ему ничего не дали. Тот, строгий, ещё раз громко скомандовал, и все пошли, топая сапогами как солдаты, только не стараясь поддерживать строй.
Октябрьская улица тянулась долго. После неё начинался лес. Свернули к железнодорожному переезду, за которым начиналась станция Урдома. Перейдя железнодорожные пути, на которых невдалеке дымился паровоз, все идущие пытались выстроиться в какое‑то подобие колонны, она то и дело разваливалась из‑за луж. Наконец, свернули от вокзала, здесь луж почти не было. Пошли ровнее, кто‑то печальным голосом затянул песню «Вы жертвою пали в борьбе роковой…», остальные хоть и не столь дружно, но подхватили. Мне стало жалко тех, кто «пал», и я вытер слезу.
С высоты роста отца открылся деревянный вокзал тёмно-коричневого цвета, месяца три назад мы сошли с поезда на его перрон. Затем поплыли по бокам улицы двухэтажные, чёрные дома. Они ещё не закончились, когда я увидел настоящее чудо. Там, впереди, прямо перед нами, белел каменный дворец с колоннами. Если быстро перевести взгляд от чёрных домов на него, казалось, что он с
Какие там щитовые дома! Вслед за моим стойким мировоззрением об устройстве щитового мира они со страшным грохотом рухнули за моей спиной, рассыпавшись на миллион мелких щепок. Открывалось в этом мире и что‑то другое, похожее на красивые картинки из книжек, и это «другое» с каждым шагом отца накатывало на меня.
Я ждал, что отец и все идущие рядом с ним прекратят петь так печально, что, наоборот, зазвучит иная, прекрасная музыка и двери светлого дворца распахнутся – разве не таким должен быть праздник? Мы пройдём мимо его колонн и вступим в прекрасный зал… Но вместо этого наша сформировавшаяся колонна, допевая печальное «…и деспот пирует в роскошном дворце, тревогу вином заливая…», свернула от клуба железнодорожников к высокой трибуне; наверху и рядом с ней стояло много людей, они, видимо, ждали нас. А я всё оглядывался на дворец: вдруг деспоту надоест пировать, и он выйдет, чтобы на нас посмотреть.
Дальнейшее тоже было неинтересным. Но до тех пор, пока не заиграл духовой оркестр. Тогда все сдвинулись с места и, проходя мимо трибуны, кричали: «Ура!»
Домой возвращались совсем разбитым строем и даже не пытались его восстановить. Опять дымили «беломором». Флаги и портреты вождей не поднимали высоко, а несли по‑деловому: кто на плече, кто – под мышкой. Отец снял меня с плеч, и я держал его за ладонь, на которой вместо двух пальцев торчали обрубки – след не так уж давно закончившейся войны. Перед глазами были только грязные сапоги идущих впереди мужиков и запачканные полы длинных пальто, которые в такт шагам хлопали по этим сапогам.
Впереди меня ждало самое праздничное – пирожки с капустой и шаньги с картошкой.
Олег УГРЮМОВ, фото из архива автора
Темы: