06Ноября2015

Лозунги и пирожки с капустой

Сегодня просто трудно представить себе, разве только по чудом сохранившимся фотографиям, то, какой была Урдома лет, скажем пятьдесят пять – шестьдесят назад.

Щитовые дома, одинаковые словно солдаты-новобранцы и стоящие словно в солдатском строю на пустынном плацу, и один от другого каждый строй отличался лишь названием: улица Октябрьская, улица Молодежная, улица Центральная. Видимо, для того, чтобы «новобранцы» под козырьками одинаковых крыш держали строй и не стояли по принципу «кто в лес кто по дрова», перед их фасадами наводили дощатые тротуары.

Закрываешь глаза и видишь:

Аккорды из забытых снов:

стук сапог и скрип мостков,

вороний гам: они без толку

дерутся меж поленниц дров.

Два ряда из щитовых домов

рабочего поселка.

Тут каждый дом – один покрой:

тут если ситец, то простой,

белеет на окошке.

Фуфайка сохнет над плитой.

Шипит в сковороде картошка.

Тут не жалей ни дров (в мороз,

а в тех краях суров прогноз),

ни спичек – коробок в копейку…

Зовет кого-то мотовоз

сбегавшей в лес узкоколейки…

«Солдатам» иногда хотелось сбежать из своего строя к тем, что стояли напротив, стрельнуть перекурить или узнать новости солдатского быта. Но это было совершенно невозможно: дороги на всех улицах без исключения были так щедро удобрены грязью, особенно весной и осенью, что даже самые известные первомайские модницы щеголяли в кирзовых сапогах.

В сапогах ходили и мы, поселковая пацанва. Идти в школу было не то чтобы далеко, а очень далеко – в Нянду. Это сейчас кажется, что она стала ближе к Майке (так долго именовали наш поселок даже после того, как из Первомайского он стал называться Урдомой). Тогда же надо было выйти из дому часа за полтора до начала урока, пройти по темным спящим улицам, сразу за Октябрьской шагнуть по едва заметной тропе в лес и шагать по ней, ожидая посекундно, что кто-то из более старших школьников хулиганисто завоет, подражая волку. Потом было кладбище, правда, оно не столь близко подходило к дороге, но все равно этот участок дороги старались преодолеть как можно скорее.

Перешли по шаткому мостику через ручей, и впереди – Нянда.

Не знаю, почему, но с няндскими парнями, хотя это был отдельный поселок, жили очень дружно, не помню случая, чтобы они, даже старшие, тебя обижали. Среди своих, майских, такое случалось. И еще нас немого смешили фамилии местных парней, совсем не по северному звучали они: Нестерович, Давыдович, Гузей…

И еще было злое слово «кулак», его, как мне кажется, занесли, мальчишки с железнодорожной станции Урдома. Услышав его, няндские пацаны отчего-то либо мрачнели, либо тут же рвались в драку. Со станционными они дрались часто. С нами, повторюсь, никогда.

Судьба – не задачка: поди угадай,

где скрестятся координаты.

«Кулацкая» Нянда, бревенчатай край,

давно ли ты без коменданта?

Забыты обиды (во имя того,

что мы называем – Отчизна).

Зарыты, кому не хватило всего

два хлебных кусочка до жизни.

Сравнялись, забыв, кто был друг, кто был так,

жизнь начата с чистой страницы.

И только пружинное слово «кулак»

никак не сумело забыться,

оно, как оттянутая тетива,

следит затаенно из мрака.

… Идем, поселковая пацанва,

из школы меж темных бараков.

Но были в жизни не только будни, но и праздники, вторых почему-то, это мы считали большой несправедливостью, было значительно меньше. Если говорить точнее, их было два – осенью Седьмое ноября и весной – Первое мая. Конечно, был и Новый год, но странное дело, тогда – в конце пятидесятых и начале шестидесятых годов – он запомнился лишь однажды выданным простеньким конвертом, где обнаружились штук пять твердых печенюшек и столько же карамелек в простеньких, как у моих одноклассниц, платьицах.

07.11.1957. Митинг на ж/д станции Урдома на фоне железнодорожной школы.

Зато Седьмое ноября с лихвой восполнял все недоданное детству! Прежде всего скажу, что накануне мама замешивала тесто и с утра пекла пирожки с капустой и шаньги с картошкой. Не говорите мне про то, что продают сейчас в магазинах! Вкус тех помню до сих пор, повторить его невозможно. А если вспомнить, что Карибский кризис в 1962 году отразился на Первомайке ограничением покупки белого хлеба (четвертинка буханки на семью), то представьте себе вкус домашнего пирожка с капустой.

Но до того, как ты попробуешь это душистое и еще горячее чудо, нужно побывать на демонстрации. Позже они проводились в Первомайке, на том месте, где сейчас стоит (или уже стояла) двухэтажная контора леспромхоза, была установлена трибуна. Начиная с 1965 года, когда на большом пустыре за школьным интернатом установили бетонный обелиск в честь 20-летия Победы советского народа в годы Великой Отечественной войны, праздничные митинги перенесли туда, и они стали проводиться 9 мая. Так Первомай в Урдоме тихонько сошел на нет.

20.04.2015. Урдома. Обелиск в честь 50-летия Октября перед Урдомским Домом Культуры. (2)

Иное дело – Седьмой ноября, или Октябрьские, как их называли в народе. Мне почему-то больше запомнился этот праздник в 1959 году. Наша семья два месяца до этого переехала из поселка Пилес на Первомайский, где в леспромхозе инженером работал отец Александр Иванович Угрюмов. Старшие братья пошли на демонстрацию вместе со всей Няндской школой, а меня, я ходил еще в детсад, отец взял с собой.

Оба в пальто и оба, естественно, в сапогах, мы прошли по всей Центральной улице и вышли на угол улиц Молодежная и Октябрьская. На фасаде углового здания улицы Молодежной висел во всю стену какой-то красный матерчатый лозунг. Я к тому времени мог хорошо читать, но кроме первых слов «Да здравствует…» ничего не запомнил. Впрочем, при желании всегда мог бы восстановить этот текст, поскольку ко всем революционным праздникам в районной газете давались тексты лозунгов, которые следовало использовать на праздниках.

Начиналось скучновато: отец с мужиками курили «беломор» и что-то обсуждали не понятное мне. Я вертелся, стараясь не попасть сапогами в гигантскую лужу, которую словно небоскребы, окружали незнакомые мне люди. Наконец из дверей дома с висящим на нем лозунгом вышел кто-то, все зашевелились и принялись разбирать флаги и транспаранты. Отец подхватил меня на руки, и ему ничего не дали.

Кто-то скомандовал, и все пошли, как солдаты, только не поддерживая строя.

По Октябрьской шли довольно долго, по крайней мере мне так показалось. Но кончилась и она, свернули к железнодорожному переезду. Дежурный по переезду приложил по-солдатски руку к козырьку фуражки, мне это очень понравилось. Сразу за переездом все идущие стали выстраиваться во что-то наподобие колонны по четыре человека, она то и дело сбивалась из-за попадавших по дороге луж. Но когда свернули от вокзала в сторону клуба, луж почти не было. Пошли ровнее, кто-то затянул песню «Вы жертвою пали в борьбе роковой…», остальные хоть и не столь дружно, но подхватили.

Железнодорожная станция после рядов однотипных щитовых домов казалась городом, я то и дело вертел головой, ощущая себя, сидевшего на плечах отца, выше всех.

Не доходя до клуба, свернули к большой высокой трибуне; около нее уже стояли люди. И на этом праздник для меня, честно говоря, закончился: с трибуны говорили долго и непонятно, потом все пошли и, проходя мимо трибун, кричали «ура!».

Домой возвращались совсем разбитым строем, опять дымили «беломором», отец снял меня с плеч и вел за руку, из-за чего я видел только сапоги впередиидущих мужиков и смотрел, как по этим сапогам хлопали полы длинных польто.

Впереди меня ждало самое праздничное – пирожки с капустой и шаньги с картошкой.

Олег УГРЮМОВ