01Февраля1991

Николай Геннадьевич Арбатов (вскоре после освобождения из лагеря)

1-А

АРБАТОВ Николай Геннадиевич

п. Урдома

Строительство Северной железной дороги

1930-е годы

_________

февраль 1991 года

на 15 листах

Копия

стр. 1

АВТОБИОГРАФИЯ

Родился я в 1913 году 9 ноября в деревне Гарково Галичского района Костромской области.В 1914 году отец ушел на войну и вернулся домой уже только в 1921 году и все эти года детства я жил в деревне с матерью и бабушками, переезжая поочередно то к одной бабушке в дом, то к другой. Своего дома отец нам построить не успел. А когда пришел домой с военной службы в 1921 году сразу же приступил к постройке дома. Но всех наших средств хватило только на то, что бы срубить сруб и после этого мы оказались перед фактом полной несостоятельности, не стало даже картошки — вое пошло на дом, который так и не построился. К тому времени /к 1922 году/ нас уже 4 детей и родители /Отец бывал несколько раз «напобывку» и двое детей родились без него и младшая сестра уже 22-го года рождения/ В деревне нам стало сильно голодно и холодно скитаться по чужим избам и по совету старшего брата мой отец принимает решение бросить деревню и перебраться в Москву, где нам на первых порах и была оказана помощь, выразившаяся в предоставлении нам кратковременного крова. Но вскоре же по приезде в Москву начинаются наши мытарства и там. Всей семьей мы заболели тифом, ну и естественно тот же дядя который предоставил нам кров, он же поторопился нас и «попросить», т.к. у него тоже 6 чел. детей и он не хотел, что бы его семья болела. Нашлись и другие сердобольные и приняли нас, пустили под крышу — это была уже двоюродная бабушка /или тетя мой матери/ когда-то мама моя спасла и выходила ее от оспы и в благодарность за это она не побоялась тифа и пустила нас в квартиру, а несколькими месяцами позже нам удается отыскать подвальное помещение в том же доме и мы его занимаем и живем там год или два пока не удается выбраться на первый этаж все в том же доме — это Москва, Большая Переяславская ул. д.22. Отец долгое время бесполезно и много посещает биржу труда, но все не находит работы, пробивается кое-как случайными заработками. Отец был маляр-строитель, но на бирже их было больше, чем было работы. Наконец однажды отец приходит в хорошем настроении и говорит: ’’Завтра пойду работать — поступил». И поступил он в Рентгеновский институт /на Солянке он тогда помещался/. С этого момента /1927 год/ наша семья немножко стала на ноги.

Несколько ранее /1923-1925-1926 годы/ отец сезонный рабочий треста ’’Мосстрой” и в этот период я поступаю в пионерский отряд Мосстроя № 100 и № 121 который попеременно помещался то в «Дворянском собрании», то в Верхних торговых рядах, и наконец в бывш. Гвоз-

стр. 2

дильном заводе у Яузского моста. В пионерах я был до 1929 года, до поступления в школу ФЗУ, т.е. 5 лет.

Учение я свое начал еще будучи 6 лет в деревне, за 3 версты ходил в приходскую школу, но не окончил 1 класса бросил в связи с отъездом в Москву. В Москве год болезни пропал и уже только в 1924 году /у меня 9 лет был туберкулез кости левого плеча и все эти девять лет мать таскалась по различным лечебным учреждениям со мной, пока наконец меня не определяют в т.н. «Лесную школу» в Сокольниках. Именно в эту зиму умирает В.И.Ленин, когда я лежал в Сокольниках — мне очень памятны ленинские дни января 1924 года. Пробыв только одну зиму в Лесной школе, я и вылечился от своей 9-тилетнего туберкулеза левого плеча и за одну зиму окончил два класса начальной школы и по выходе из Лесной школы в 1925 году поступил в пионеры «Мосстроя» 3-ий и 4-ый классы я окончил в 43 школе, 5 и 6 в 35 школе.

В 1929 году отцу дают ордер на новую квартиру как пайщику жилищно-строительного кооператива и мы с Б.Переяславской переезжаем на т.н. Донгауровку, теперь это Шоссе Энтузиастов. С переездом я меняю и школу начинаю ходить в 7-ой класс в школу на Старообрядческой улице. Но тут — в самом разгаре учебного года — приходит повестка с биржи труда. Это уже мне, а не отцу. И опять же отец побеспокоился, чтобы я учился пораньше работать, а не учиться. Он настоял, я послушал. Бросил школу и поступил в школу ФЗУ при Мосэнерго». За период с сентября 1929 года по авг. 1931 года окончил школу ФЗО «Мосэнерго» и получил квалификацию электромонтера 5 разряда. Отдел кадров «Мосэнерго» направил работать меня в трансформаторный цех Моск.каб.сети /МКС/ в качества слесаря — _______ по ремонту трансформаторов, где начальником был Г.П.Смидович /сын П.Г.Смидовича/. Работая в трансформаторном цехе Мосэнерго в том же 1932 году поступил учиться на вечернее отделение учебного комбината Мосэнерго на 2-ой концентр /техникум/. С очень больщим желанием и неплохими успехами наш учебный комбинат учиться и живет два учебных года /31-33- и на третьем уч.году, когда наша группа вела уже дипломные работы нас врасплох застает приказ Ордженикидзе о ликвидации суррагатов учебных заведении. Нам страшно жаль остаться «на бобах» столько проучившись, недосыпать, недоедать, и в вдруг — у разбитого корыта. Нет, так не будет — сказали мы, мы все же закончили свое образование и получили соотв.документы. Прежде всего нам нужны были деньги на консультации преподавателей и профессоров, а так же на лабораторные работы. И мы изыскивали их: идем к управляющему Мосэнерго Матлину и он дает нам 2 тысячи руб-

стр. 3

лей. Идем к директору МКС Мосэнерго Иванову и он дает нам 2 1/2 тысячи. И наша группа с большим подъемом заканчивает свои лабораторные работы и с неплохим успехом защищает их перед правительственной комиссией в лучшем техникуме Москвы МЭТ. Из 23 человек защищают диплом 21 в том числе 3 человека назначаются в счет 5% как отлично защитившие дипломные работы на дальнейшую учебу в институт без приемных экзаменов. Одним из трех был и я.

Но не удалось мне воспользоваться этим правом. Опять отец пошел вразрез: «Опять ты хочешь сесть на мою шею — нет, не будет этого» и не разрешил. На этой почве у меня с ним произошел разрыв, но учиться я не мог, т.к. материальная помощь которая была необходима для учебы в инититуте для меня была отрезана. Я ушел из семьи и продолжал работать все в том же трансформаторном цехе, но уже в должности техника цеха. А проработав до осени 1935 года ушел на действительную службу в Советскую Армию.

Служба в Сов.Армии длится с сентября 1935 года по 1 февраля 1937 года. Служил я войсках НКВД Уральского военного округа.

1 февраля 1937 года меня арестовывают, судят /дважды/ после чего отбывал срок по второму приговору на 7 лет, сначала а Челябинской тюрьме, потом в лагерях «Севпечлага» до 1 февраля 1944 года. После освобождения — остаюсь работать на стр-ве Печерской жел.дороги с 7 февраля 1944 года и по сей день в должностях от эл-монтера с окладом в 350 рублей до строймастера с окладом в 1200 рублей.

За это время построил свою семью — жена, 7 чел.детей, ну и наверное уж не мало вложил сил и здоровья в Печерскую жел.дорогу.

29 января 1958 года по пересмотре дел в Военной Коллегии Верховного суда СССР — реабилитирован. В комсомоле состоял с 1930 по 1937 год.

7 марта 1961 года     Н.Арбатов

стр. 4

Об авторе Николаи Геннадиевич Арбатов родился в 1913 году в деревне Гарково Костромской области. В 1922 году нужда гонит семью с родных мест в Москву, Там Арбатов заканчивает школу, ФЗУ, вечерний техникум, работал электромонтером, техником трансформаторного цеха Мосэнерго.

С 1935 года служит в войсках НКВД Уральского военного округа. 1 февраля 1937 года — арест, обвинение в том, что во время конвоирования заключенных по железной дороге вел с ними разговоры, суд, еще суд и срок по второму приговору семь лет. Срок отбывал сначала в Челябинской тюрьме, затем в лагерях «Севпечлага”. В настоящее время живет в Урдоме.

Свой рассказ Николай Геннадиевич начал с того, как по этапу прибыл он в 1938 году из пересылочных лагерей Котласа в наши края.

- 1 -

…Подали какую-то шаланду, я имею ввиду баржу деревянно-рубленную. Крепкая такая. Люк, через него всех туда. Сколько уж нас там было, не считал. Забились как селедки в бочку. Повезли нас. Привезли в Айкино. Там церковь на берегу стояла, сейчас стоит или нет, не знаю. У церкви той пристала баржа. Потом — пешим этапом на трассу.

Вышли мы на одну из первых станций после Межога — Вездино. Названий местности никаких не было, все по номерам. Лагерь наш назывался почтовый ящик № 214,вся почта шла по этому адресу. Видно, тут и была главная пересылка, по которой надо было людей развести по трасее. Если судить по номерам, уж очень много времени прошло от той станции, от которой начиналась ветка, отходит в сторону Айкино. Он был, наверное 35 номером, если мне не изменяет память. Дальше был 36-ой номер, 37. Тот, в котором нас, всех троих, определили, по моему, был номер 38.

Я приехал еще в Котлас, и тем более сюда страшно больным, доходягой. Худой, ничего во мне не держалось. А тут быстренько разбились, работать стали. А сначала был этап до этой станции Вездино, где начинается Ветка на Айкино. Именно тут была самая главная пересылка от Вычегды до Княжпогоста.

Страшная зима наступила, зима 38-39 года. А я болен, болен безнадежно. Попал в килаврики /?/, в слабосиловку так называемую. Слово «килаврики» нам еще было незнакомо, а про слабосиловку уж слышали. Оттуда всего две дороги только: или поправишься, или сыграешььь.. Даже белье, и то заберут, голым похоронят. В нашем бараке в слабосиловке похоронная команда была, каждую ночь энное количество трупов.

В бараке бочка. Не буржуйка, а именно бочка из под горючего. Одна сторона полностью выбита для толкания дров туда. Дрова завезут эти самые бесконвойники. Прямо долготьем, как завезут, так и засовывали. Ни пилы, ни топора не было, какой там топор у зэков.

- 2 -

Спишь-спишь, замерзнешь, придешь погреешься, затем снова спать. Потом чувствую, что не выдержу, надо что-то предпринимать. Одному подсказал, у меня были часы серебряные, как мне их проесть. Я эти часы пронес сквозь огонь и воду и медные трубы, и через Челябинское НКВД, и через тюрьму, и через этапы. Где их только не прятал: то в хлеб, то в мыло. Купил я их перед уходом в армию на службу. Это был дамский медальон в серебряном корпусе, размером с пятачок примерно, с теперешний пятачок. Часовщик ручки придела к нему для ремня. При обыске солдат провел рукой, а свитер на мне толстый был, не прощупал. Я в камеру когда пришел, время что ли по смотреть, говорю. «У-у, часы, теперь у нас есть время”. Прятали часы всей камерой, берегли их как зеницу ока. Допрятали до того, что стекло потеряли, стрелки запылились, механизм запылился. Перестали ходить.

Вот один человек и говорит: тому человеку отдай, он тебе поможет чем сможет. Он был коптер. У него была такая контора, где он с весов выдавал все: хлеб, крупы. «Только не торгуйся, — говорит, — отдай ему так, он сам знает что делать.”

Первое время он меня на кусочках поддерживал, то кусочек хлеба, то корочку подаст, когда я мимо иду. Барак-то рядом с коптеркой находился. То кусочек сахара. Потом ему надоело или пожалел он меня что ли. «С сегодняшнего дня не ходи больше, — говорит, — я не буду тебе кусочки давать. Я сделаю для тебя лучше» — «Что ты для меня сделаешь?» — ”Я сделаю так, что тебя поставят сторожить мороженую картошку на трассе».

А по трассе уже узкоколейка ходила, нам пропитание подвозила, мороженою картошку. Видимо, из коми. Мешками сваливали под навес. Он меня устроил сторожем. «Вот так, — говорит, — ты отъедайся. Там больше ничего нет. Хлеб только пайку будешь получать”. 300-400 граммов в слабосиловке полагалось.

Я сначала навалился на нее — а у меня понос больше. А напар-

- 3 -

ник по сторожке тоже говорит: «Ешь больше: или пан или пропал. Или закрепит, остановит, или ослабеешь вконец». Я стал есть. Через некоторое время понос остановился, стал поправляться». Даже раз подошел под разгрузку мешков. Мужики носили мешки, я тоже подставил свою спину. Мне мешок положили, я тут и упал.

- Не-е, — говорят, — еще негодишься.

Так прошло месяца полтора, наступил май. Я пришел к своему же бригадиру. Москвич, из Марьиной Рощи. Вор. «В Марьиной Роще, там народ попроще» Вся она состояла в те годы из притонов.

- Ну, что, — говорю, — к тебе в бригаду. Бери.

- Возьму, если ты мне обещаешь, что будешь норму делать. Или хотя бы к норме близко. Если близко к норме будешь выполнять, я тебе помогу. Если нет — не смогу помочь.

Я потом понял, что значит помочь человеку. если он делает близко к норме. Если надо до выполнения нормы процентов 15-20 добавить, он добавит. Но он должен у кого-то сначала отнять. Не у того, кто выполнил и перевыполнил, a у того, кто заведомо обречен на невыполнение. Например, он должен выполнить на 30 процентов от нормы, а выполнил на 40. Ему все равно неполную пайку получать, что за 30, что за 40, все равно 300 граммов хлеба будет. Бригадир, ему 30 процентов оставит, а 10 поставит мне. Норма была 600, рабочая.

Тогда же началось и перевыполнение планов. И перевыполняли. Тачки специальные делали. Были здоровые мужики- ого- до Куба. Насыпь возили. Вели от Beздино в сторону Княжпогоста.

Сначала вы должны знать, что это был за этап. Вы посмотрите по карте и попробуйте пройти за один день день, и будучи больным. Неблизко. Нас же гнали пешим этапом. Нас администрация лагеря подняла ни свет ни заря, накормила ни свет ни заря и вывела на трассу, потому что нам надо было идти очень далеко. А мы все еще только из тюрьмы, очень слабенькие. Особенно за меня ребята боялись. Они все-таки не заболели. Страшное было дело. Кто падал, тот

- 4 -

навечно оставался. Не возились. Если жив — только выстрел…

Потом началась зима 38-39 года. Страшная была зима, она стала роковой для многих. Были китайцы, бригада китайцев, труженики, трудолюбивые, ну как муравьи. Маленькие, а все равно везут, везут, везут. Не постоят, не отдохнут. И падали они, не будучи приспособлеными к нашим морозам. Что губило в основном? Морозы. Страшные морозы.

Существовала такая поговорка: нам 45 не страшно, 41 — страшно. В сорок один градус шли на работу, в 45 оставляли в бараках.

Одежда? Нас одели всех, ватные штаны, ватные телогрейки. А все остальное свое. Валенки? Кто там давал валенки! Рукава от телогрейки, а портные, которые тряпки рваные сшивали, делали голенища. Получались такие импровизированные валенки, тюни назывались.

При одном условии он меня принял, если не будешь снижать норму. Как только начнешь снижать норму, так сразу… «Буду стараться, куда денешься.” И сколько мог таскал.

Вопрос: А расстояние большое было на перевозке?

- Разное. Норма зависила от расстояния. Там мы отсыпали из карьера большую насыпь к мосту. Там деревянный мост мы построили.

В общем, худо, плохо было. Но я вытерпел все-таки.

Лето 39 года до осени после того, как мы закончили, построили мост, пришли путеукладчики. Это отдельная бригада, хотя те же заключенные. Притащили рельсы, шпалы. Все это делалось с Севера. Что характерно, эта дорога не строилась с юга, а с Воркуты, О ней никто не знал, она соблюдалась, эта стройка, в большой тайне.

Осенью 39 года нас вновь погрузили, уже — на сей раз в вагончики, телячьи, и по нашему пути, нами отсыпанному, но еще не отбалансированному, вывезли снова на Вездино. Но нас было уже значительно меньше. Если половина осталась в живых, и то хорошо.

Случай был. Один бытовик ждал освобождения. Вот-вот, он считал уже считанные дни. Срок подошел, его никто не вызвал. В этой свистопляске дело ходило, где-то затерялось у него. Он еще продер-

- 5 -

жался два или три месяца. Ходил к нам, плакался. Опустился, уже не человек — доходяга. Ему срок, кажется три года был, бытовик. Так и умер. А через какое-то время ему освобождение. Бытовик — это по маленькой статье: растратчики, хапуги.

Вопрос: Как относилась к вам охрана?

- Особых издевательств не было. Да и дисциплина была. У него ружье, хочешь — не хочешь станешь послушным. Что-то не понравится ему в нас: ложись. Вот и бросаешься головой в снег. Лежишь: гражданин начальник, мы уже устали. — Ну смотрите…

Идем на работу: впереди — конвоир, сзади — конвоир, в середине бригада. Пришли на работу, они на насыпи, лень спуститься. Что заметят: «Ложись, ложись». Все легли.

Между прочим, когда сюда перебрались, у нас смертей практически не было…….

Не баржу подали — подошел пароход. Паламыш. Это сейчас дорог как асфальт, а тогда…

Здесь неподалеку тупичек был. И вот сообщают: приезжает начальник лагеря. В вагоне начальство одно не ездило, с ним зам. по энергетике, и по связи и по всем другим вопросам. Пока вагон будет стоять, надо в нем сделать освещение. Говорю: «Сделаю».

А как делать? Электростанция стояла у вокзала. Нынешний вокзал в Урдоме уже третий по счету, а самый старый вокзал был больше похож на избушку. Где сейчас баня кирпичная, там стояла деревянная электростанция. Взяли провод большого сечения, бухту размотали, дотянули его до стрелки. Декабрь-морозы. Под рельсами провод протащили. Подсоединили. Попробовали включить — есть свет. А страшно: провод-то на снегу лежит оголенный. Вступи — убьет. В вагончике свет горит, а я всю ночь просидел на электростанции, говорю: «Мужики, не подведите. Потухнет свет, всем несдобровать». Обошлось.

Кстати, знание электродела меня защищало потом от всех неприятностей. Когти на плечи — иди куда хочешь: я — человек при исполнении обязанностей.

- 6 -

…Это была осень 1939 года. Этап гонят по дороге, она уже вся замерзла. Переселенческих, няндских кулаков дорога. Но что запомнилось: ягоды осыпаются и — на снег. Особенно много голубики на болоте, никто ее не собирал. Вот, думаем, попали в рай.

Этапом прошли к месту. Достался нам барак с непостроенной крышей, но нам пообещали, что крыша у нас будет, пока переночуйте как-нибудь. Переночевали, а назавтра на работу опять. По бригадам. Большого деления не понадобилось. Побегали: «Кто в мою бригаду, кто в мою…» Полная демократия. Снег не снег, мороз не мороз — на работу.

Сколько-то мы здесь более менее спокойно поработали. Как сейчас помню, я успел тут получить две посылки из дому. Эти посылки я для сохранности сдал в коптерку, только на веру. А. коптер уже сменился, они часто сменялись, как перчатки. Прошло два дня, пошел, дай, думаю, возьму что-то, много с собой не брал. «Ты что, — удивляется, — какую «посылку, никто мне посылок не сдавал. Отвали, «Вот и все. Отец мне все слал так называемую твердокопченую колбасу, черная, сухая.

Взялись мы строить этот перегон от Колоны и сюда, в сторону Тывы. Мост, трассу разрубили сначала, объездную дорогу. Там сначала же была построена дорога объездная, сейчас еще след ее можно найти. Объездная дорога выполнялась не так тщательно, уклоны, подъемы не выдерживались. Лучше прицепить к маленькому паровозику три вагончика, он везде вывезет.

Строим мы строим, вроде бы все наладилось, крышу сделали на бараке. Устанем — выспимся, отдохнем. Вместо постели постелили мох, а мох в те годы вот такой, как ступишь — ух, провалился. Им бы только пазы конопатить хорошо да на бревна накладывать за неимением пакли. И так до приезда поляков.

После раздела Польши привезли польских военнопленных. Для них потребовалось такое же жилье, как наше. Заставили нас уехать. Нас снимают всех и — на Тыву. Пехом, конечно. Ладно еще недалеко

- 7 -

Они занимают наши бараки, некоторые семьи за ними потянулись, и семьи устроились жить там. Нашу работу выполнять стали на строительетве дороги. А мы уже на Тыве, нам нужно новый городок строить. Ночевали за забором. Нам места никто не предоставил, мы сами строили нечто подобное на жилье. В общем похожее на сибирские избушки.

Вопрос: А где, в каком месте это было?

- За станцией, там, где сейчас поселок стоит.

Доработали до лета. Что уж там сделали — не сделали, нас переводят в Тыла-Йоль.

…Видите что со мной твориться. Слишком долго я ждал. Может быть еще лет пять назад я не сказал бы всего того, что говорю вам сейчас. Но сейчас говорю. Я слишком стар…

Между прочим в Тыве произошел со мной такой случай. У меня палец раздуло, я где-то его расшиб. Приходят в барак: «Тебя новый начальник вызывает…» А новый начальник поселился за зоной. Когда он приехал к нам, мы ему домик срубили. Но это бывший ежовец, просто он имел понижение по службе, как многие из них. Пришел. «Вы почему не на работе, — спрашивает. «С пальцем сижу, не могу работать. Руку разнесло, краснота пошла.» — «Так-так, ну ладно. Это мы проверим.» Посадил меня напротив себя, сам сидит на лежанке, рядом — лежанка прораба, Пети Кадутина. Тот тоже там жил, прорабом работал. Тоже с Челябинска мужик. Железнодорожник, не какой-то там электрик.

Вот мне этот Красовский прямо в лоб задает вопрос такого характера: «Где ваши остальные, что шли по делу?» Что тут ответить? Естественно, что мне вопрос задавать неэтично как-то. Хотя и бывший, но человек с положением. Начинаю объяснять, что Шалунина как увели из камеры тюрьмы, так я его больше и не встречал. Алексей Григорьевич здесь, работает в лагерной бухгалтерии. Скоро освободится. Он так и сделал, скоро освободился, метил по должности бухгалтером лагерного отделения. Но на отделение не по-

- 8 -

пал, а попал он бухгалтером в сангородок, что между Яренском и — Межогом, Там стояли больничные корпуса. Там была больница для всех тяжело, или безнадежно больных. Вот почему когда мы приехали сюда, у нас не стало трупов. Они не разрешали умирать здесь, они своевременно отправляли туда. Там либо лечили, либо…

После того, как я освободился, я поехал за паспортом в Яренск. Я знал, что Лешка живет в этом сангородке, я к нему зашел. Ничего, обогрел он меня, накормил и дальше отправил. Потом он из сангородка переехал в Княжпогост.

Колька Лебедев, тот на базе работает. База у нас на реке была, разгружали баржи. Сейчас там Зорька пристает. Самое глубокое место. Там разгружали баржи с продовольствием, которое затем шло на эти два лагеря.

«Так, — говорит Красовский, — ну, хорошо. Больше у меня вопросов нет.” Тогда у меня появились вопросы. А Петька во время нашего разговора ушел. Пришлось потом его в уголке прижать: «Ну-ка скажи, откуда он все знает про меня, знает про моих однодельников”. Смеется: «Он знает вас как облупленных, лучше, чем вы знаете сами. Да все дела ваши проходили через его руки. А он был наркомом в Башкирии. А Челябинск — это тоже Башкирия была, Уфе подчинялся. Тебя посадил — сам сел”.

Сколько-то с ним проработали, потом он как-то незаметно изчез. Знали, что за ним следом семья приехала. На Тыве поставил меня Красовский на блатную работу: хлеб возить. А коптер только подначивает: ”Ты ешь, ешь, что ты привозишь целые булки”. А меня настолько честность мучит, что я горбушки отломить не могу. А хлеба то были подовые. Стали мы возить с пекарни хлеб. Я привезу и сдам ему все по весу. Он меня и корит потом, коптер этот. Сам отломит ломоть: «На иди в барак, накройся одеялом и сожри.” Он же видит, что я боюсь взять.

Мы закончили на Тыве работу. Более или менее закончили. Мы ее

- 9 -

скомкали, насыпали насыпь. Жали, жали, жали, нам некогда было обращать внимание на отделочные работы. И мы рванули на Тыла-Йоль. Если вы знаете, станция Тыла-Йоль, то это какая-то пустынная станция. Там кроме березняка даже в то время ничего не было.

На Тыве мы кое как работали, лишь бы пропустить поезд. А на Тыла-Йоли мы задержались хорошо. Было лето. Начальником был, по-моему тот же Красовский, потому что меня опять поставили не на тачку, а на планировку. Знаешь такая работа есть, специальность. Когда тачку везут с грунтом, надо вовремя подсунуть доску скошенную,  пинятъ и сказать: «Вот здесь высыпи». Разровнять и еще трамбовкой примять. И так вот идет центральный тракт.

…Мне сын говорил: ”Ты, пап, пиши, как ты дорогу строил.» А я говорю: «А что это будет? Или «Записки Серого Волка» или второй Солженицин. Хватит, их сколько написали, столько их сожгли. Свет не увидел этих писем. «Махнул рукой, и вот заболел. С 73 года болею, болею, болею. Тут уже не до писанины.

Работая на Тыла-Йоле вот этим самым планировщиком, однажды едет начальник работ. Это второе лицо в лагере после начальника лагеря. У него был красивый выездной конь, за ним ухаживали может быть четыре-пять человек, шестерок этих, чистили-блыстили.

Конь был — м-м! А сам он, как мне потом стало известно, был кремлевский человек. Единственное, что я сейчас считаю, этих «Правдинских пятниц» поминается Муралов, или Уралов. Или мы привыкли, называть его Уралов, или это настоящий был Муралов.

И вот он идет, коня ведя на поводу. А я знал, что это дружок моего московского начальника, Смидовича. Может не близкий дружок, но хорошо знакомый. Я останавливаю его. Говорю: «Я — электрик, хороший электрик. Московский, мой начальник Смидович. Я закончил ФЗУ, нечерный техникум, работал много. Если потребуется у вас во мне надобность, вспомните пожалуйста.» Он достает записную книжку.

- 10 -

Проходит месяц, проходит два, два с половиной. Это было начало лета сорокового года. Приходят и меня вызывают на вахту: ”Арбатов, соберитесь с вещами. Вы пойдете в другое место. Вот вам конвой. Что у вас есть? А что у меня есть? Кусок недоеденного хлеба, лежка, котелок или миска из консервной банки. Сложил. «Ну, пошли.» И вот мы с этим солдатиком пошли. Я иду впереди. Он не особенно меня опасается, идет сзади шагах в пяти. Когда тоже в карман залезет, кусочек достанет, пожует. Опять дальше идем. И привел он меня на протоку. Там была тоже Колона. Там готовился к строительству мост через Вычегду. Люди там уже были. Привел он меня Вахтер — зверь — человек. Сам зэк, но такие звери держались на вахте. Нарядчики, так называемые, которые на работу выводили. Вызывает надзирателя: «Отведи в такой-то барак». Все. Отвели. Там там на свободное нары: «Ложись отдыхай». Это уж был вечер, ночь прошла спокойно. Утром слышу, развод. Что, надо идти на развод. Что у меня особая привилегия какая? Иду. Всех вытолкали, а я все, последний, стою. «А меня куда — к этому нарядчику. «А, ты пришел, я тебя сейчас в изолятор. Зачем пришел? Я тебя звал?” — «Не звал, но, звонок позвал.» — «Иди сейчас же в барак. Потребуешься — вызову.»

Хлеб дают, обедом кормят. Назавтра опять повторяется та же история: я опять к нему «A-а, — как понес, — ты опять… Ну на этот раз ты у меня изолятора не минуешь. Ладно, иди. Я тебе сказал: сколько бы времени не потребовалось сиди, отдыхай и жди.» Проходит с неделю. Я уже отъелся, на казенных харчах отлежался на нарах. Приходит: «Отлежался? Тебе пришел пропуск на бесконвойную. Ты понимаешь, что это такое?» Там есть человек, он-моторист. А ты будешь электрик. Ты будешь вторым. Ваша задача обеспечить экскаватор, который ты там увидишь, водой и электросветом. У вас будет движок, насос, который будет качать. Но нужно его еще сделать, чтобы он качал. Того, что он торчит, еще мало. Надо заставить его, чтобы он качал.»

Была там динамо-машина постоянного тока. Один ремень. Накачав

- 11 -

воду, мы сбрасывали ремень на ходу с насоса и набрасывали на генератор. Он давал свет.

Так мы прожили до лета сорок первого года. Это сначала были лето и зима 39-го и 40-го. Мы сыпали, сыпали, сыпали в это болото. Мы сыплем, а насыпь все уходит, уходит, уходит. Мы сыпали без вырезки торфа. Было принято решение высоким руководством: сыпать непосредственно на торф. Нигде этого не допускалось, но время подпирало, война вот-вот. Если бы мы занялись вырезкой торфа, а там глубины до восьми метра, это старица Вычегды, три километра длинной и три километра поперек это болото. Мы бы и сейчас, наверное строили, если бы не пошли на этот риск.

Сыплем, сыплем, сыплем. Зима, лето. Приходит весна, хлоп, нету нашей отсыпки. Расползлась в в мелкий кисель. Снова начинаем. Когда будете проезжать, обратите внимание какую массу песка засыпали. Будете проезжать сразу у северной стрелки Мадмаса и взгляните направо. Вот это и есть карьер. Стена во-он какая, далеко ушла, песчанник. Это и есть мадмасский карьер.

На мосту я не работал, там другие люди работали. Мы с этим Васей, со своим мотористом всю дорогу работали только на отсыпке. Хватило нам и этого.

Я тут заболел, в этом болоте малярией, чуть дуба не врезал.

Меня врач мадмасский колонский вылечил. «Слушай, — говорит, — Арбатов ты не переживешь третью зиму. Ты две уже пережил. Решайся, или ты пан, или — пропал.» А малярия — это такая болезнь, что весной начинается, все лето треплет, на зиму бросает. Та же история случилась на другой год. И говорит: «Третий год ты не выдержишь. Давай решайся. Если у тебя сердце выдержит, значит выживешь. А не выдержит, ты так и так покойник.» Назначает мне тридцать штучек _________, со спичечную головку. «Я, — говорит даю на прием пять, а сейчас даю тридцать». Причем, он сам только десять дает, мол, к моему знакомому сходишь возьмешь десять, у другого знакомого еще десять. Вот когда соберешь все

- 12 -

тридцать, ты, — говорит, — позеленеешь весь, ты есть не будешь, тебя ветром шатать будет. Но если после тридцатой таблетки ты останешься жив, будем ждать весну. Если весной не затреплет, значит мы тебя излечили.»

Так оно и случилось. Наступила весна сорок первого года, еще никакой войны не было. Я опять работал в карьере, обеспечивал свет и воду. Потом 22 июня — бах — слышим: война. Конвой прибежал в зону. Закрывают нас. На экскаваторе были заключенные, и тех забрали, и нас забрали. Что делать, война есть война. Кто заключенного оставит на воле? Собрали по деревням еще охранников, вооружили их. В карьер надо одного солдата. На ту будку, где мы с Васькой работали, и на экскаватор. Вот он смотрит и считает: там четыре да тут два, все на месте. И ладно, сиди у костра. А костер мы ему разводим.

Конвоя стало больше, вот только качество не то стало. Были взяты с той стороны, из стариков.

Вопрос: А условия работы тяжелей были в годы войны? Как было с питанием?

Питания хорошего мы не видели. Видели отдельные подачки. Когда стахановское движение нужно было поддержать сальцом. Дадут сала кусочек, разделят. Пожуем, все лучше стало. Питание не сказать, что ухудшилось, но и не улучшилось. Все та же картошка, страдали из-за отсутствия соли. Соль была страшно дорогая. Страшно была дорогая махорка. Был один ханыга, который пачку махорки достал у тех, кто на фронт ехали. Войска то на моих глазах формировались. Только нас, 58-ую, не вызывали. На Колоне, Пиидет с вахты, такой разбитной, смотришь, один остался за вахтой. «Пойдешь на войну?» — «Пойду.»

Вопрос: А когда поезда пошли по дороге?

- Это было на праздник 7 ноября сорок первого года. Немножко мы опоздали. К 22 июня мы не успели. Мы знали, впереди уже, телеграмма шла, что идет первый поезд, разукрашенный. Весь в гирляндах.

- 13 -

В цветах. Один вагончик был классный, но двухосный. Знаете, такие были вагончики. Все остальные были телячьи. Иx было не так много, в одном из них везли электростанцию, гирлянды освещенные. Дело было к вечеру уже. В Мадмасе мы встали, выстроились, просмотрели проход этого поезда. Прошел ли он до Котласа седьмого ноября или он уже восьмого уже дошел, этого не знаю. А в Мадмас, нет, в Межог, там речка Мадмаска, на которой у нас водокачка стояла. Жители коми интересно ее называли, как то быстро так: Ма-м-ска. А сейчас, я как-то раз проехал, и ручьем не назовешь.

Вопрос: А вторую нитку тянули уже в годы войны?

- Вторую нитку уже не в годы войны, а после окончания ее, в пятидесятые годы.

Вопрос: Прошел первый поезд. А потом чем занимались, когда дорога была построена?

О, ее доводить надо было, это еще хуже. Ее же до ума доводить надо было. Причем на этой единственной колее ходили и наши паровозы, строительные вагончики. И МПС начал создаваться, одновременно свои грузы пропускать. И уголь надо было пропускать. Вот такая передряга была. Как-то увязались, сработались все-таки. Сначала двенадцать пар поездов. Потом двадцать четыре, потом сорок восемь. Пошло дело. А потом перевод на тепловозную тягу.

Урдома должна была состоять из двенадцати железнодорожные путей. А потом приехал один дядя, вызвал нашего Стасюка. Вызвал в вагон его с проектами развития станции, наставил крестов. Даже те два пути, которые наполовину были построены, восьмой и девятый закрестил и сказал: «Хватит». Прошла революция научно-техническая, с перевода тяги на тепловозную.

Вопрос: Эл-станцию, водонапорную башню, это тоже все заключенные строили?

- Да. Часть зданий строили раньше войны, часть позже. Одно устаревало, заменялось другим. Скачала одну башню водонапорную построи-

- 14 -

ли, вторую строили когда строили вторые пути. Было запланировано огромное паравозное депо в кирпичном исполнении. Сейчас же паравозы стоят под открытым небом, спасибо, хоть не уничтожили их.

Освободился я 1 февраля 1944 года, а реабилитирован был в 1958 году. Я работал по вольному найму. Мне некуда было деваться. У меня к тому времени было пятеро детей. Никуда соваться я просто не мог, Москва для меня была закрыта. Дом строил сам. Сначала старенький купил, как дрова. Потом родители скончались, они мне оставили пять тысяч девятьсот, в старых деньгах. Стал строить дом. Жилплощадь, что в Москве была, отошла к сестре. Отец сказал: «Ты ее не тревожь, там не ахти сколько. Тебе мы оставляем все деньги». Он умер в сорок девятом году. Потом мать умерла.

Потом произошла какая-то незаметная, тихая реорганизация. Она прошла мимо очень многих. Печерлаг переименовали в Печерстрой, и под этой маркой началась реорганизация всей системы в лагерях. Тут начали и вышки сносить /50-е годы/ и взрывать эти изоляторы каменно-кирпичные, из железобетона, такие, что и взрывы их не брали. И сейчас на уголке Колоны развалины их стоят. Там, если вы идете близко к железной дороге…

- Как относились к вам?

Если бы не мои знания, если бы не то, что я для них сделал, будь то охрана, будь то зэки, относились бы плохо. Во мне они видели человека, который помогает им жить. Ночь ли, полночь ли, я брал когти и все исправлял.

Поговорите с Вильгельмом Александровичем Гардтом. Мы с ним и дружили, и ругались, и не без основания. Бывало, что мне свою правоту приходилось архангельским инженерам доказывать. Я находил ошибки в проектах, которые приходили с СевНИИпа. Я их находил,

- 15 -

я выполнял, потом убеждался, что это ошибка. Иду к Юрию Ивановичу Ткаченко: «Дайте командировку в Архангельск». Мне нужно реабилитироваться». Еду в Архангельск: «У вас тут такая-то ошибка». Они посмотрят, и верно, ошибка.

Мне очень трудно было работать. Никакой литературы у меня, кроме своего чердака, не было. Только в сорок пятом году появился новый справочник электромонтера, и тот чуть в пожаре не сгорел.

Домой ходил пешком с Колоны даже на обед. Исходил я и ваши яренские дороги. Каждые три месяца надо было отмечаться. Как я замерзал. Пальтишко у меня слабое… Там была посредине дороги какая-то избушка, там грелся, и дальше…

- Это было уже после освобождения?

- Да. Пять лет я имел поражение в правах. Не имел права быть членом профсоюза, не имел избирательных прав. Только в сорок девятом появились у меня права.

Магнитофонную запись со слов Арбатова произвел О.Угрюмов

февраль 1991 года

п. Урдома

Воспоминания Арбатова Николая Геннадиевича о строительстве Северной железной дороги (СЖД), записанные О.А.Угрюмовым в феврале 1991 года.

Копия данного материала на 20-ти листах бумаги предоставлена 12.12.2017 года дочерью Арбатова Николая Геннадиевича — Чумичкиной (Арбатовой) Ниной Николаевной  (п.Урдома, г.Ярославль, 2017)