26Декабря2014

Танцы под Хиля

Казанский собор, уведенный мною впервые в Ленинграде, почему-то сразу напомнил клуб на Первомайке. Не нынешний Дом культуры, каменный и в два этажа, а старый, деревянный. Конечно, в архитектуре и размерах нет ничего похожего, зато сравнение в другом: и тот, и другой чем-то напоминал огромную птицу, которая распласталась на земле, раскинув в разные стороны крылья.

Меж колонн Казанского пройти не проблема, стоит только для этого съездить в Петербург.

Прогулка по старому клубу возможна только в воображении. Так отчего бы не вернуться на полвека назад, у многих из вас наверняка найдется вспомнить что-то свое, сокровенное.

Клуб был построен в 1962 году, когда Первомайка еще была Первомайкой, а Урдома – железнодорожной станцией, и не более того. Еще не было в поселке своей школы, и ученикам приходилось брести до Нянды через лес, стоящее неподалеку кладбище, ручей и большое колхозное поле. Так что деревянный клуб был на тот момент самым крупным в Первомайском зданием.

Две вещи в нем поражали сразу: парадные двери и крыльцо. Впрочем, парада так и не произошло: за всю историю стояния эти двери в центре клуба так ни разу и не отрывались. Народ привычно входил сюда и выходил отсюда через одну, более скромную, дверь сбоку. Мирились с этим: нечего лишний холод зимой в помещение не вносить. Впрочем, в летний зной эти центральные двери все так же стояли на запоре, но тут, скорей всего, по привычке.

Зато каким было крыльцо! Да с перилами по бокам! Это же палуба корабля или центральная трибуна Мавзолея, открытая всем. Сколько сохранилось фотографий, когда здесь выстраивали огромные группы людей – будь то пионерский лагерь или собрание к 25-летию Урдомского лесопункта – ни одно лицо не закрылось чужим затылком, все открыты перед объективом так ясно как будто снимались на паспорт.

Открываем дверь и сразу попадаем в танцевальный зал, даже по нынешним временам – огромный.

Про танцы той поры умолчу, у каждого, кто демонстрировал свое танцевальное искусство, воспоминания свои. А вот о музыке, которой эти грациозные «па» совершались, пару слов стоит сказать.

Дело в том, что музыку в той полувековой давности популярной делали не продюсеры и Интернет, а обыкновенный радиоприемник, а еще – студенты. Первый озвучивал какую-нибудь новую песню Эдуарда Хиля или Ларисы Мондрус, которую тут же хотели петь все. Но попробуй-ка запиши слова ее, если она может прозвучать в самый неподходящий момент.

В соседнем поселке Лупья оказались находчивей: баянисту новый мотив на слух подобрать – что муху ладонью прихлопнуть, в слова к ней девчата в один момент сочиняли свои. Не успела Майя Кристалинская с новой песней в эфир выйти, а на концертах в Лупье ее уже вовсю распевают.

В Урдоме до этого не додумались. Там весь расчет был на студентов, которые приезжая домой на каникулы, обязательно привозили с собой новые грампластинки.

Наш дом стоял не так близко от клуба, но вечерами через открытые окна можно было вдоволь наслаждаться самыми модными песнями хит-парада шестидесятых. И уже знаешь, что если грустный голос с заезженной пластинки начал выводить: «Я гляжу ей вслед, ничего в ней нет, а я все гляжу, глаз не отвожу…», то он так и будет через неравномерные промежутки времени вплоть до полуночи «глаз не отводить».

«Червона рута» над Урдомой

А еще раньше – пели. Не имею в виду праздничные застолья, тут уж само собой на всю улицу льется слаженное «Вот кто-то с горочки спустился, наверно, милый мой идет…». Я бы эту песню в гимн Первомайки возвел, настолько она была любима у жителей поселка, и это при том, что народ на Первомайку, как на Ноев ковчег, со всей страны слетался. Вилегодский говорок смешивался с прибалтийским акцентом, на все это накладывался какой-нибудь закарпатский говорок, и человеку трезвому, попавшему случайно под перекрестный обстрел непонятных слов, впору было растеряться и искать переводчика.

Но вот начинали выводить любимое «на не-е-ём защитна гимнастерка, а-а-ана с ума меня сведё-от», и куда-то терялись акценты, хоть на сцену Первомайского клуба такой хор выводи.

Но я не о праздниках, когда две-три семьи собираются дома, или на скамеечках перед калиткой, или прямо на травке, уйдя за небольшой лесок от огромной поляны на берегу Лупьи, именуемой в народе Массовым гулянием.

Пели просто так, идя по улице или просто от хорошего настроения. А еще – от удали. «Червону руту не шукай вечорами, ты у мэне едина, тильки ты, поверь» – горланил во весь голос на чистейшем языке обычный российский парень, который одним летним вечером карабкался на самый верх телевизионной антенны, что стояла около клуба.

На спор, наверное, полез.

Была та антенна составлена не из одного хлыста, причем деревья для него подбирались как мачты корабля. Как он карабкался, сказать трудно, может быть, скобы металлические по всей длине антенны были вбиты. Иначе как бы ему свою «червону руту» метров на сорок над поселком не поднять, нет, не поднять.

Песенный репертуар был к парня невелик, допевая последний куплет, он снова с энтузиазмом принимался за первый, тем не менее, такой концерт Первомайка слушала очень внимательно. Особенно работники милиции, которые оказались самыми терпеливыми слушателями, дождались возвращения певца из-под небес на землю и увели допевать в только им известном направлении.

Когда в клубе грянула революция: проигрыватель с пластинками унесли и поставили в дальний кабинет заведующей клубом, мне сказать трудно. Мне как-то не пришлось быть завсегдатаем этих мероприятий. Но то, что это было уже начало семидесятых – точно. Поскольку в июне семидесятого года на своем школьном выпускном вечере мы прижимали в медленном танце одноклассниц под незаменимого Ободзинского «эти глаза напро-о-отив…».

А вскоре в клубе на небольшую площадку, поставленную на скорую руку в углу зала, вышли, очень гордые собой, парни с электрогитарами. Жаль, не запомнил их имена, да и менялись они, как мне кажется, довольно часто. Ансамбль, две гитары и ударник, иногда – труба, я имею в виду первый, (потом будет и с громкими названиями и песнями входящего в моду Юрия Антонова) не был вокальным. Он играл вперемешку то грустные мелодии, под которые танцующей паре можно было стоять, обнявшись (время комсомольских расстояний между танцующими минуло еще в конце шестидесятых) и почти не двигаться. То, наоборот, очень быстрые и шумные.

Вот кто запомнился, так это ударник, его, кажется, звали Володя Цверман. Не знаю, как и откуда он появился в Урдоме. Жил с матерью, невзрачный с виду, ходил в старенькой одежде и разбитых ботинках. Немногословный. Где-то работал, но судя по всему, не очень охотно это делал. Но когда брал в руки палочки и садился за ударную установку, бравые парни с гитарами в руках словно сникали. Надо все же отдать им должное – позволяли ему посолировать. Тут уж гитары совсем казались лишними…

Экран под замком

Ну, про залу мы прошлись достаточно. Можно было бы, конечно, вспомнить молодежные кафе, но это разговор особый, он грозит и вовсе увести в сторону.

Заглянем в зрительный зал. Главная достопримечательность – балкон! Понятно, что первые дни вся ребятня стремилась попасть за свой пятачок на билет именно наверх. Очень скоро пускать их туда прекратили – баловство одно сверху, открывали вход на балкон народу постарше и постепенней.

Сто двадцать мест – тогда это казалось много. Однако если на афише значился французский фильм или советский «Война и мир», билетов можно был и не достать. А когда в Урдому единственный раз с гастролями приехал Северный народный хор, это был 1976 год, билеты на единственный его концерт рабочий комитет леспромхоза распределял по коллективам. Кроме того, зал заставили приставными стульями. Самим же артистам приходилось выходить на сцену прямо с улицы. Хорошо, еще была середина лет, было жарко.

В левое крыло мы с вами не пойдем: в последних комнатах его сначала стоял бильярд, и взрослые парни с киями в руках, нас, детвору, гнали за дверь: не болтайтесь под ногами. После бильярда помещение заняли под духовой оркестр, туда тем более нам допуску не было.

Другое дело – правое крыло клуба. Во-первых, библиотека. Она запомнилась полками с потрепанными книгами, которые, казалось, никогда не менялись, и библиотекаршей Татьяной. Татьяна хоть и была старше нас по возрасту, но все ж таки была соседкой, и потому очень дефицитные и очень потрепанные томики Дюма или Конан Дойля в руки попадало.

Зал через коридор от библиотеки казался очень скучным: там проводили партийные собрания и, изредка, выездные суды. Так было до середины шестидесятых годов, когда рядом с клубом установили высокую антенну (помните: «червону руту» с небес?), а в зале установили настоящий телевизор с небольшим, сейчас бы сказали – с крохотным – экраном.

Сыктывкарский телецентр начинал работать в четыре часа вечера и открывался неизменным выпуском новостей. На коми языке. Не знаю, как в Сыктывкаре, но такой преданной публики, какая была в поселке Первомайский у сыктывкарской телестудии наверное не было.

К четырем часам все места перед экраном были заняты. Те, кому не хватило места, приносили из библиотеки стулья. Все ждали, негромко переговариваясь.

Наконец на экране сквозь мелкую рябь (прием сигнала, несмотря на высоченную антенну, был крайне неустойчив) появлялось строго лицо диктора в очках и он произносил первые слова «Човнодзе Сыктывкар». Зал иногда недружно отвечал: «Човнодзе, Урдома».

Так контакт был налажен. После этого шли основные экономические, сельскохозяйственные и культурные новости соседней республики. Картинки покрывались рябью, их иногда передергивало как судорогой человека, которого лупили по голове. Невнятность речи строгого диктора в очках усугублялась тем, что говорил он на своем родном языке, которым никто из присутствующих не владел совершенно. Но зал внимал, и начинавших было громко говорить, толкали локтем: не мешай.

Я до сих пор не знаю, до какого часа работало Сыктывкарское телевидение. В Урдоме оно прощалось с нами так: библиотекарша Татьяна, у которой рабочий день подходил к концу, походила мимо нас, выдергивала вилку шнура из розетки, а затем – телевизор был установлен в специально сделанный для него деревянный ящик с дверцей – закрывала эту дверцу на замок и ключ прятала в карман.

Зал возмущался в двух случаях: если в это время шел футбол, когда на экране даже самые зоркие не могли отличить своего игрока от чужого, что уж тут говорить про мяч.

Упрашивать Татьяну было бесполезно. Сказав на прощание деревянному ящику «човнодзе», расходились по своим делам.

Если б только на этом и все и закончилось. Наступила зима и начался чемпионат мира по хоккею, и канадцы все яростней накатывались на ворота нашего Виктора Зингера… Но это уже совсем иная история.

Олег УГРЮМОВ

(статья из газеты «Вечерняя Урдома» от 25.12.2014 г.)